Мы долго ждали серьёзного разговора о бунте русского человека. Наконец случилось, и собеседник подобрался хороший – Абдрашитов. До последней революции его имя много значило – фильмы-притчи, неожиданный ракурс вечных вопросов, через нестандартный сюжет и выверенный сценарий, когда ты чувствовал, что это и про тебя. Последняя его работа – Магнитные бури. С названием всё в порядке, фильм полнометражный, в масс-медиа режиссера не часто встретишь, а художник, не ищущий славы, привлекает интерес.
Время действия условно, но по приметам – прошлый век: задержка денег, забастовки, притязания хозяев и наползающая нищета. С первых кадров – волнение рабочих некоего завода. Озлённый пролетарий и так плохо управляем, а в массе – крушит исступлённо чужую плоть, да растирает башмаками капли крови. Потом очухается, что-то невнятно пробормочет, попутается откровением, и заново – на кулаках сшибаются мужчины, а ты начинаешь тихо каменеть, понимая, что произошло на этот раз.
Борьба за выживание народа в пореформенной России. Большая нелёгкая тема, редкий случай для нового кинематографа. Пока смотришь фильм, словно попадаешь под оползень валунов, они налетают, шевелятся рядом и исчезают в смутном говоре прочь. Не то зачатки классовой борьба, не то стихийные волнения, не то порыв безысходности. Пролетарии сходятся молча, бьются под сдержанную ругань, и кто против кого, кто с кем, когда назавтра путают своих или осознанно встают с чужими? Катятся валуны ненависти день за днём, а ночью плавятся в побоях.
Рабочие, похожи на легендарные зубы дракона: с остервенением бьются воины труда, давно забыв причину этой ссоры. Камень раздора – передел завода. Два новых сытых русских ухватились за контрольный пакет, стравив трудящий люд, для большего процента заводских активов, но люди не разумеют, веруя в борьбу за правду. Апофеоз цивилизованного воровства. Но вот соперники договорились: перед правлением, они жмут руки, полюбовно порешив судьбу трудяг, а вокруг сияющие лица. Люди рады, кончена война, пора работать, возвратившись к прежней жизни. Лишь один – косматый друг героя, заметался, протиснулся вперёд, вопрошая о ловко упакованном обмане: «Мы же бились, вы что, так нельзя!?», но его винтят в милицейский воронок, чтоб не мешал дурману.
Зрелище безотрадное и тягостное. Всё утрировано. Дремучие работяги бегают, как псы сорвавшиеся с цепи, в отупении молотят друг друга, а на большее ума не хватает. Главный герой не отличается от них, выхвачен наудачу, символизируя тип. Говорит он невнятно, речь состоит почти из междометий, мышление – из разрозненных односложных структур, а когда нужно потолковать «за жизнь», идёт к косматому, больше идти некуда. Тот и сам не лучше. Он охотится на танковом полигоне, внезапно продаёт ружье, обедает с героем на эти деньги, словно отвечая на вопрос: «За миску мяса проживаем время». Сюрреализм картины довершает танк, зачем-то наезжающий на жену потерянного парня.
Снято тоже не в лучших традициях, как-то неряшливо, нарочито, шершаво, а может быть, зритель не различает руку оператора, за общей постыдностью действия. Но знает ли москвич провинцию, способен интеллигент понять рабочего или видит в нем смутную фигуру, готовую на нечто чудовищное? В герое-работяге всё вопиёт об уродстве: с любимой говорит уныло, её сестре тычет какие-то охи, товарищам – непрожёванные фразы, одежду не меняет, гигиену не ведает, а взгляд его, словно вчера выскочил из леса, но уже смертельно устал, и всё время куда-то бежит, подаваясь внезапному настроению. Не человек – неандерталец, но водку пьёт смачно, умело и с удовольствием.
Жена подстать ему, но всё же женщина, при том – русская женщина: работящая, красивая, хозяйственная. Вдруг приехала сестра из Москвы, вырвать её из беспросветной провинции, и та подалась прочь на поиски лучшей доли. Но какое преображение, не узнать деву при отъезде, словно накрашенная кукла из сериала: перегорело всё вконец, прощай любимый, лечу на зов столицы. Косматый товарищ, единственный стихийный бунтарь, гибнет в милицейской облаве, как бешенный зверь. Рабочий остаётся один.
Апогей волнений – распятие героя, запястьями в тисках, причём зажали руки свои же хлопцы. Почти восхождение на пролетарскую Голгофу, а освободила его будущая подруга, оглушив молотом стража-мужичонку. Нагнетённое напряжение обернулось абсурдом ночных схваток, полным тупиком протеста и маразмом. Да разве это бунт – голодное неистовство бешённой толпы. В финале герой наш, смешавшись с трудовым людом, шагает на работу, что-то тревожит его, но пустое. Рядом новая спутница – грузная некрасивая крановщица, не баба – бетонный монумент. Любила она его давно, но вот открылась, и мужчина принимает поддержку в трудную минуту личного перелома. Эта по сути, как прежняя, разве не привлекательна, но не в обводах тела прячется жена. А нужна ли другая герою? По Сеньке и шапка, обжёгся на красивой – довольствуйся верной.
Нынешний рабочий класс, в кинопритче, предстаёт выродившейся оравой трудяг, снующей в страстях по хлебу, которой не то, что понятие «борьба», знание кем были раньше в диковинку. Элементарно: не надо загонять людей в лагеря, достаточно не платить им зарплату месяца три-четыре, и они тотчас присмиреют, а, получив место, махнут на любые извращение и перекосы вокруг, в стране, и во всём свете. Полное падение, ничтожный социальный балласт. Такова кирзовая правда о народе. Почему нет, и название открывается: неведомым магнитным импульсом повредилось что-то в мозгах граждан, перестали они понимать жизнь свою, превратившись в послушное стадо и нет силы, могущей поворотить их к трезвости о течении бытия. Красотища!
Ошибается ли художник в суждении о россиянах, таков ли человек наш, неважно. Не спорит он – обобщает, пытаясь в грубой зарисовке увидеть существо современного характера. Интересен финальный штрих: трудовой люд буднично вливаются в ворота завода, как при царе. Вообще-то есть проходная, но символизм повествования таит намёк: всё вернулось в прошлое, как было до Революции. Считать это началом будущих потрясений или радоваться возрождению кастовости, когда вайши-ремесленники и хозяева-брахманы возвратились в отведённые им кармой рамки, или прорвалась горечь человеческая в режиссёре, о стёртых судьбах в жерновах реформ? Притча не предполагает однозначности на пути к просветлению.
Картина неприглядная, отталкивающая, без сантиментов на эстетику и успокоение. Можно ли объемнее снять, когда чёткость позиции не пойдёт во вред художественности? Вряд ли. Наши режиссеры работают на пределе сил, что-то оборвалось в них, когда взвесь перемен осела, словно умер кто: ни этот мир принять, ни в тот плюнуть. Оспаривать ход истории глупо, без причин не изменяются системы. Смолчать на духовную нищету – подло, настоящее уже напоминает электронное облако, где с равной вероятностью мораль существует и отсутствует в любом месте. Искать в прошлом силу – смелости не хватает, хоть при социализме были мы сверхдержавой, но через такие пафосы и рутины, да и отвыкли. Надеяться на лучшее – немыслимо, разврат лишь усугубится в новом застое. Остаётся фиксировать реальность с зажатыми в тисках терпения помыслами.
Вечный вопрос: «Что делать?», разрешен по-интеллигентски. В предшествующей «Окраине», ответ прозвучал оглушительно и ясно, здесь внешняя чугунность скрывает аморфное – «Так есть». Смогут ли пролетарии разобраться в «магнитном притяжении», станут ли смотреть и думать после, а, одумавшись – встрепенуться ли? Да ни за что: они уже подрывались на зарплатах, второй раз не заманишь бедствовать, а со спившихся и спрос невелик. Кому ещё адресовать кино? Студентов, служащих, коммерсантов, их менеджеров и грузчиков, пенсионеров и учёных отразим, а тонкий пласт понимающих и так знает. Тупик. Некому разбираться, а стало быть, и незачем было тратиться на съёмку.
Зря выходит, мама сказку о голом короле читала, если сын при камере, да продюсере не осмелился точнее выказаться. Зрелище довольно неловкое, столько художник впустую тратит времени. В том же действии раздвинь междометия диалогами, обнажи идеи живостью, наполни символизм характерностью и быть ударной ленте в прокате, действительно сотрясшей разум от стыдной покорности. Невозможно. Не решиться продюсер, да и автору незачем: по нынешним временам, на призыв к бунту потянет. А надо бы призвать, чтобы природные стихии не заслоняли от человека предназначение переступать физиологию, когда порядочность требует распять нерешительность на крест, ещё существующей совести, для спасения в собственных глазах.
18 октября 2004 года